Жить, чёрт возьми, тяжело. А писать - ещё тяжелее. Приходится переживать во второй раз то,
что произошло сегодня, вчера, или много лет назад. И нет в этом ничего хорошего - снова
чувствовать боль, снова дрожать всем телом в жутком ожидании… Согласится Табби на
предложение руки и сердца, возьмёт ли колечко, ведь оно всего за восемь баксов. Остался ли ещё
кокаин, он нужен прямо сейчас, сию секунду, а вокруг как назло валяются только пустые
флакончики и нюхательные ложечки, перепачканные розовыми соплями.
Нет ничего хуже этой трясучки. Когда дрожат не только руки и ноги, не только губы и щёки,
- глазные яблоки при этом закатываются куда-то далеко под веки, до ощущения немоты в
глазницах, - но дрожит само сердце. Стенки, клапаны, аорта - всё мелко трясётся от ужаса и
надежды, и почти что покрывается пупырышками. Вот это чувство в сердце самое страшное. Или
переживать снова ту невыносимую тягу - к упаковкам пива (фак, мистер Кинг так и остался
пресловутым «Джонни Шесть Банок», хоть убей - к вечернему сериалу, «Сумеречной Зоне», или к
чемпионату Малой Лиги, неторопливо поднимется из гробика, добредёт до холодильника и
прихватив заветную упаковку «Миллер Лайт», устроится перед экраном в кресле-качалке… лишь
бы никто не дёргал…), к ампулам с прозрачной жидкостью, к ангельскому праху в бумажном
пакетике (из той бумаги, где мог бы прорасти чернильными нитями новый рассказ, если б
обдолбанным мозгам не было б так лень водить рукой). Желание проглотить «валиум», или
«ксанакс», да что угодно - хоть зубной эликсир, хоть сироп от кашля, хоть первые попавшиеся
таблетки (жаль, что ни разу не попалось слабительное, вот это был бы кайф… случись такое,
может бросил бы всю эту дрянь раньше…). К обычной побуревшей траве, завёрнутой в
прошлогодний «Вестник Бангора», обычному бурьяну, который ценится лишь за название «дурь»,
тянет так, что, кажется, зубы сейчас выскочат. Травка… Чёрт побери эту травку… И чёрт побери
этот ангельский прах…
«Стиви, - говорил мне один дилер, - Стиви, ты дурак, ты сам не понимаешь, зачем нюхаешь
эту дрянь. Я-то кровавил ей ноздри чтобы спасти жизнь, для меня обычное мясо тогда было
важнее». Он заканчивал, наконец, свою речь, которая в том состоянии казалась мне такой же
длинной, как пустословие кандидата от консерваторов. Упёршись затылком в спинку коляски,
отрывал половину своей кривой изрезанной задницы от брезентового сиденья. Я торопливо
подсовывал под него руку и вытаскивал пакетик с порошком. Охранник, стоящий в пяти метрах,
рядом с мусорной урной, провожал меня угрюмым взглядом. У его ботинок лежали раздавленные
окурки - обычные сигареты. Даже он был не так туп, как я в те годы.
Этот дилер, Ричард Пайн, у него не было рук, не было ног, не было ушей, и не было ещё
много чего. Скажите, приятно думать вот об этом? Как считаете?
Да, поток сознания уводит далеко… Куда угодно - лишь бы не погружаться вновь в то, что и
вспоминать-то не хочется. Но оно, личный бесполый клоун с острыми зубами, приходит само. Да,
почему-то эти вещи, отвратительные и мерзкие, вспоминаются легче всего. Раз за разом. В снах, в
реальности. И единственный способ приучить себя к ним, привыкнуть, сделать бумажной
обыденностью, и в то же время всего лишь многостраничной сказкой, - это пережить во всех
подробностях повторно, вызывая в памяти мельчайшие детали и фиксируя их на бумаге. И лишь
самую малость добавляя в них те элементы, что делают получающуюся историю… не то что бы
нереальной… книжной.
Всё, не отвлекаться больше. Иначе, кто знает, куда это заведёт. Сейчас необходимо всё ж
таки рассказать эту историю. Именно эту. И спрятать её в банковскую ячейку, совсем как ту, где
мистер Дюссандер, «упырь из Патэна», хранил компромат на себя и на Тодда Боудена. И совсем
как в той повести, ячейку вскроют только после смерти владельца, в присутствии нотариуса и
литературного агента. Фанаты по всему миру обрадуются, да и издатели разочарованы не
останутся, рукописей хватит на несколько лет вперёд. Там полно творений тех писателей, о
которых упоминалось в моих романах, - Джорджа Старка (тёмной половины, моей и Тада
Бомонта), про стального Мэшина, Пола Шелдона, о взбалмошной девице Мизери, Мортона Рейни.
И других - всех других писателей, о жизни которых я писал, вкладывая в их судьбы отрывки
своей. Разве мог я, создав себе кучу двойников, оставить их без литературного наследия? Думаю, в
таком случае они собрались бы и ещё раз прикончили почившего Ричарда Бахмана, обладателя
неплохой подборки. Потому я писал книги в бешеном темпе, и складывал их в сейф. Каждая вещь
приняла в себя кусочек моей жизни, моей биографии, но, пожалуй, только Табби сумеет разделить
вымысел и реальность. Подлинные мемуары - если можно так назвать этот бред, что я сейчас
пытаюсь занести на бумагу, то и дело сбиваясь, - выпустят из печати одними из первых. Истинные
мемуары, не тот суррогат, что я когда-то накропал для «Как писать книги» (ха, надеюсь она хоть
кому-нибудь помогла).
Жизнь некоторых писателей представляет сплошную загадку. О них ничего не известно. Или
почти ничего. Что поделывал в Европе Эдгар По целых пятнадцать лет? Как существовал Ге Фе
Лавкрафт? В каком пустынном уголке загнулся Гэбриэль Бирс? А каторга Достоевского? Зачем
военным нужен был эксперимент с искусственным оплодотворением, в результате коего на свет
Божий появился Дин Кунц? И на плакат с какой киноактриской пялился неизвестный нам учёный,
настоящий отец мистера Кунца, когда выдавливал правой рукой из себя сперму?
Жизнь прочих писателей настолько обыденна, что попросту не представляет никакого
интереса, в отличие от книг. Даже от их имён веет скукой, потому они отрываются за счёт
названий. Всю жизнь проведя на одном месте, они путешествуют умственно, и не всегда по одной
планете.
Я - что-то среднее между этими двумя типами. Моя биография не занудна. Мне приходилось
работать в такой грязи и копаться в таком дерьме, что опиши я это подробно… Впрочем, мой
редактор, Чак Верилл, славный парень, каждый раз вычёркивает такие подробности. Зато
читателям обо мне известно, что я был наркоманом и последней пьянью, и чуть не умер от этого, и
что туповатый мужик и его тупомордая собачонка сбили меня фургоном, и я от этого снова чуть
не умер. Моё лицо и хромота подходят для фильмов ужасов, и я снялся в парочке из них, а один
даже сделал собственноручно. Признаю, съёмочная площадка - не моя стихия. Кино получилось
дерьмовое. Ещё я играю на ритм-гитаре в группе таких же шизанутых писателей, «Рок-Боттом-
Римейндерс». Не «Металлика», конечно, но зато удовольствия на концертах я получаю больше,
чем когда из колонок ревёт Джеймс Алан Хэтфилд. Достаточно фактов?
Пока - да. Но после того как я сыграю в ящик, люди узнают кое-что ещё.
То, как мы с братом побоялись-таки постучаться в дверь к мистеру Дюссандеру. И
правильно, что не сделали этого. Ему ничего не стоило нас прикончить. Да, мне очень хотелось
послушать истории, «про всю эту чернуху», а Дэвиду хотелось денег, он порядком поиздержался,
приобретя старый дактилоскоп. Но страх был сильнее всех наших желаний, как обычно и бывает.
А запастись компроматом в банковской ячейке… Ха!.. Нам просто не хватило денег на это. Да и
мисс «Я-Сижу-За-Стойкой-В-Банке-И-Зачем-Вы-Пришли-Сюда» воззрилась на нас поверх очков
так, что мы поняли - попытаться снова зайти в банк можно будет только после того, как нам
исполнится… ну, хотя бы, шестнадцать.
То, что мне довелось видеть во всех этих чёртовых маленьких городках. В скольких из них я
побывал… Сколько быдла я видел в этих Форт Уэйнах, Стратфордах, Молденах, Пауналах,
Дархэмах, Хэмпденах. Эти треклятые маленькие американские города… Десятки одинаковых
названий, сотни ничем не отличающихся картинок. Порой таких пасторальных. Ха…
Церковь, суд, ратуша, здание шерифа, мотель, закусочная и бензоколонка. Что ещё нужно,
чтобы грязную дыру назвать громким словечком «город»? Жители, хотя бы несколько. Несколько
человек, или несколько десятков человек, или сотен. И даже если их целая тысяча - всё равно все
знают друг друга. Точнее, враг врага. И каждый в глубине души мечтает поджечь соседа.
Они все горят одинаково - дома зажиточных семей, трейлеры бедноты, такие обшарпанные,
что можно подумать, будто их поставили на прикол не менее полувека назад. Может, языки
пламени вздымаются на разную высоту, и жесть трещит не так, как горящее дерево, всё больше
сворачивается от жара, скрипит, визжит, как те, кому не повезло выбраться наружу… Но
результат пожарищ всегда равен! Занятые полки в отделении судмедэкспертизы округа, на них
лежат коричневые, потрескавшиеся существа, в безумии умирания они спутали жар огня с жаром
материнской утробы и свернулись подобно эмбрионам.
Хоть немного приподнявшиеся над грязью, чудом вырвавшиеся из беспросветной нищеты в
нищету обычную, или получившие немного власти (и не важно над чем, хоть над вытоптанным
цветником, хоть над скамейкой перед домом, а то и над целой станцией автообслуживания! фак…
просто фак… слов нет), жители этих городков начинают считать себя центром мира. И не
понимают, что это лишь жалкий маленький мирок, и что они остались теми же ничтожествами, и
останутся ими, даже если случится ещё одно чудо, и кресло в овальном кабинете прогнётся под их
задницей. И что этот их мирок больше никому не нужен (даже если это овальный кабинет).
Разве им стоит чего-то облить одноклассницу на выпускном бале бидоном крови? Или в
душевой забросать девчоночьими «затычками»? Или раздраконить машину? Забить цепного пса
тяжёлыми каблуками? Но это всё мелочи. Бросать камни из проезжающих машин в окна старой